— Господин? — пропел я смелее. — Велел называть «господин»!
НЕ ЕЛ ЧТО ПОПАЛО,
КАК БРАТЬЯ И СЕСТРЫ,
И, ХОТЬ БЫЛ ПО ВОЗРАСТУ МАЛ,
КОСТЮМЧИК СОЛИДНЫЙ
НОСИЛ, А НЕ ПЕСТРЫЙ
И, ГЛЯДЯ НА ЗВЕЗДЫ, МЕЧТАЛ.
ОН МЕЧТАЛ!
И, ГЛЯДЯ НА ЗВЕЗДЫ, МЕЧТАЛ!
В этот момент в комнате появился незнакомец в килте (это такая шотландская юбка, ее носят мужчины) и с волынкой. Волынка гармонично влилась в наш с Хавронием дуэт.
НА ЭТОЙ ЖЕ ФЕРМЕ
В ХЛЕВУ ПО СОСЕДСТВУ
ОСОБА ЖИЛА ОДНА.
И ТОЖЕ КРАСИВА
БЫЛА ОНА С ДЕТСТВА,
А ЗВАЛИ ЕЁ ВЕТЧИНА.
ВЕТЧИНА?
ДА, ЗВАЛИ ЕЕ ВЕТЧИНА!
Вслед за незнакомцем с волынкой в комнату вошел незнакомец с крошечной гармошкой и тоже, не говоря ни слова, присоединился к нам.
И ЮНЫЙ ФРАНТИШЕК
ВЛЮБИЛСЯ, КОНЕЧНО,
НЫРНУВ В ГЛУБИНУ ТЕХ ГЛАЗ.
ОН ПИСЬМА ПИСАЛ ЕЙ
ИЗЫСКАННО, НЕЖНО,
СТИХИ ЕЙ ЧИТАЛ НЕ РАЗ.
— Не раз! — воодушевленно пел я. — Стихи ей читал не раз!
ОН ПЕЛ СЕРЕНАДЫ
НА ЗАВТРАК И УЖИН
И ПЕЛ ПОТРЯСАЮЩЕ — ФАКТ!
ОНА ЖЕ В ГРЯЗИ
(В УЖАСАЮЩЕЙ ЛУЖЕ)
ЛЕЖАЛА И ХРЮКАЛА В ТАКТ.
ДА, В ТАКТ!
ЛЕЖАЛА И ХРЮКАЛА В ТАКТ!
Тут в комнату вошел третий незнакомец с гавайской гитарой в перепончатых лапах. Он вдарил по струнам.
КОГДА ЖЕ ОН В ЧУВСТВАХ
ПРИЗНАЛСЯ ОТКРЫТО,
ПОКЛЯЛСЯ ЕЙ В ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ,
ОТ СМЕХА ОНА
ПОВАЛИЛАСЬ В КОРЫТО
И ДОЛГО ИКАЛА: И-И.
И-И?
ДА, ДОЛГО ИКАЛА: И-И!
НАД НИМ ПОТЕШАЯСЬ,
СМЕЯЛИСЬ ХРЮ-ХРЮНЫ:
— ПРИДУМАЛ ЕЩЁ — ЛЮБОВЬ.
КАКОЙ ЖЕ ТЫ ГЛУПЫЙ,
НАШ РОДСТВЕННИК ЮНЫЙ,
ИДИ-КА, ПОЖУЙ МОРКОВЬ!
— Морковь! — все больше распалялся я. — Иди-ка, пожуй морковь!
АХ, БЕДНЫЙ ФРАНТИШЕК,
ВОТ ГОРЕ ТАК ГОРЕ,
ОТВЕРГЛА ЕГО ВЕТЧИНА.
ОПЛЁВАН СЕМЬЕЮ.
И ПОНЯЛ ОН ВСКОРЕ,
ДОРОГА ЕМУ ОДНА.
ОДНА?
ДОРОГА ЕМУ ОДНА!
Тем временем к нам присоединились еще двое — с маракасами и треугольником.
ИЗ ДОМА РОДНОГО
УШЕЛ ПО-АНГЛИЙСКИ,
У РЕЧКИ ГЛУБОКОЙ СЕЛ.
И, ЖИЗНИ КОНЕЦ
СОЗНАВАЯ БЛИЗКИЙ,
ПЕЧАЛЬНУЮ ПЕСНЮ ЗАПЕЛ.
ЗАПЕЛ!
ПЕЧАЛЬНУЮ ПЕСНЬ ЗАПЕЛ!
ТУ ПЕСНЮ УСЛЫШАЛ
ПРОДЮСЕР ИЗВЕСТНЫЙ,
БОГАЧ И АРИСТОКРАТ.
ВОСКЛИКНУЛ ПРОДЮСЕР:
«ВАШ ГОЛОС — ПРЕЛЕСТНЫЙ!
МОГУ ПРЕДЛОЖИТЬ КОНТРАКТ».
— Контракт?! — уже орал я во все горло. — Могу предложить контракт!
Оркестр из незнакомцев тоже был в ударе. Каждый на свой лад, но в целом выходило красиво.
С ТЕХ ПОР У ФРАНТИШЕКА
ВСЁ РАСПРЕКРАСНО.
ОН В ХОРЕ ТЕПЕРЬ ПЕВЕЦ.
И В ЭТОЙ ИСТОРИИ
ГРУСТНО-НЕСЧАСТНОЙ
СЧАСТЛИВЫЙ НАСТАЛ КОНЕЦ.
— КОНЕЦ.
— Счастливый настал конец! — задыхаясь, допел я и рухнул на противень.
— Еще не конец! — крикнул мне Хавроний. — Вставай! — и снова запел:
КРАСАВИЦ ТАК МНОГО
НА БЕЛОМ СВЕТЕ:
И ЭТА И ТА ХОРОША,
НО ВСЕ-ТАКИ ХОЧЕТСЯ,
ЧТОБЫ ПРИ ЭТОМ
КРАСИВА БЫЛА ДУША!
— КРАСИВА БЫЛА ДУША! — в исступлении проорал я и вышвырнул бубен в окошко.
Вышвырнул я его ради красивого финала. Мне это показалось шикарным поступком.
— Спасибо, все свободны, — сказал Хавроний незнакомцам, и те молча удалились.
— Эх, здорово мы сбацали! — сказал я, отдуваясь и потрясая кулаками.
Мне очень понравилось петь и играть на бубне! Всем вместе — с Поросенком и с этими талантливыми трубадурами! Я думал поделиться радостью с Хавронием, но он сказал:
— Я, кажется, ясно выразился: ВСЕ свободны!
— Как? — я был оглушен. — Это вы мне?.. Еще мгновение назад мне казалось, что у нас единение! Что после такого выступления мы начнем гастролировать по городам и весям, все вместе, как настоящий оркестр, будем срывать овации и, может быть, даже аншлаги… Но Хавроний так холоден со мною теперь…