— Торопитесь! — позвал меня все тот же ватный голос.
Я подумал, что евроремонт — все-таки великая вещь, и пошел к линии горизонта.
— Ну наконец-то! Сколько же можно ждать? — Подойдя к роялю, я понял, что голос шел у него изнутри. — Вы принесли партитуру?
— Партитуру? — растерялся я. — Нет…
— Молодой человек, вы тратите мое драгоценное время! Давайте скорее сюда, вон она у вас — из кармана торчит.
Я сунул руку в карман, и точно — в нем оказались какие-то листики.
— Ставьте на пюпитр! Не мешкайте, умоляю вас!
Из рояля с громким хлопком выскочила резная подставка. Я поместил на нее ноты и отошел в сторону.
— Не стойте тут, помилосердствуйте! Музыку слушают исключительно сидя! Вон пуф!
Я сел на бархатный пуф, которого раньше, клянусь, в комнате не было. И как раз вовремя. Крышка клавиатуры открылась (самостоятельно, как и пюпитр) и… после небольшой паузы… рояль… стал… играть.
Я смотрел старое кино «Неоконченная пьеса для механического пианино», и то, что клавиши нажимались сами собой, меня не удивляло. Удивляло другое. Музыка, которую играл рояль концертирующего пианиста Котовича — этой звезды барнаульской филармонии, была чудовищной.
Я вытянул шею и заглянул в партитуру: «Людвиг ван Бетховен. Концерт до мажор № 1 для клавира и оркестра».
Но то, что играл красный рояль Котовича, было совсем не клавиром. Это было нечто иное, как собачий вальс! Даже мы с моими немузыкальными ушами это поняли. Я был потрясен.
Тем временем рояль закончил исполнение и, отдышавшись, спросил:
— Ну? Что вы об этом думаете, коллега?
— Это было хорошо, — солгал я.
— Так, так, так?.. — рояль явно напрашивался на комплименты.
— Не так чтобы громко, но и не тихо.
— Ну же! Ну!
— Быстро и в то же время медленно.
— Еще!
— Минорно и мажорно одновременно, что удивительно, — у меня заканчивались слова.
— А кульминация?
— А кульминация была очень кульминационной.
Вдруг крышка рояля радостно распахнулась, и из него выпрыгнул голый по пояс человек.
На нем были фрачные брюки и волосатая грудь, Этот человек схватил меня за локоть и сильно потряс:
— Благодарю вас! Благодарю, маэстро!
Я признателен вам до глубины души! Прошу вас, прошу! — человек потянул меня за собою в рояль.
Не успел я опомниться, как крышка с треском захлопнулась, и я оказался в кромешной темноте. Чиркнула спичка, и я увидел мерцающий огонек свечи.
— Сейчас мы будем пить чай, музицировать и спорить о гении и злодействе, — предупредил меня человек в брюках.
Мерцающий огонь свечи выхватил из мрака его бледное лицо, и мне стало не по себе. Оно было восторженное! Человек протянул мне стакан с чем-то синим.
— Вы пианист Котович? — спросил я, чтобы рассеять сомнения.
— Он самый, коллега. Самый что ни на есть Котович, — радостно засмеялся Котович. — Пианист.
— Вы меня простите, но мне кажется, вы меня с кем-то путаете, — прошептал я, озираясь. — Я не коллега.
С лица Котовича сползла улыбка.
— А кто?
Я отпил из стакана синевы (по вкусу она напоминала шариковую ручку) и сказал:
— Я ваш сосед сверху. Я за хомяком пришел.
— Но у меня нет никаких хомяков! — воскликнул Котович страшным голосом. — Тут храм Музыки!
— Вы только не волнуйтесь, — сказал я. — Понимаете, Фома Фомич пропал. Я нашел горох и подумал, что он сбежал к соседям. Вероятно, он у вас…
— Я по-о-о-онял, — перебил меня Котович и нехорошо прищурился. — Это вас Собаке-е-е-евич присла-а-а-ал…
— Я не знаю никакого Собакевича.
Я пришел сам.
Мне совсем не нравилось, как смотрел на меня Котович. К тому же я уже понял, что Фомы Фомича тут нет, поэтому поспешил на выход. Но пронырливый Котович схватил меня за капюшон и зашептал в самое ухо:
— Передайте Собаке-е-е-евичу, что Котович так просто не сдастся! Не на того напали! Котович еще о-го-го! Котович еще жив, курилка! Котович еще всем пока-а-а-ажет…
Пока я бежал в тупой конец яйца, Котович все кричал. Мне даже стало его немного жалко. Я даже хотел вернуться и немного его успокоить. Но все-таки судьба Фомы Фомича волновала меня немного больше. Я решил покинуть квартиру несчастного пианиста, но поклялся себе навещать его по четвергам.
В двадцать третьей квартире, сколько себя помню, жили супруги Гусевы. Но теперь я уже не был так в этом уверен. Я посмотрел на часы с Микки-Маусом: 20:21. Как странно. Я нажал на кнопку звонка.
Дверь открылась почти сразу — сама.
Вернее, это мне так сначала показалось.
— Здравствуйте, вы ко мне? — раздался голос с пола.
На пороге стоял небольшого роста гусь в чепчике и вязаной кофте. Меня сразу поразили его печальные глаза.
— Так вы ко мне? — в голосе Гуся звучал не вопрос — надежда.
— Я — да, — сказал я и улыбнулся как можно веселее.
— Правда?!
Мне захотелось как-то подбодрить этого Гуся, и я сказал:
— Да! — и вошел в квартиру.
— Вы понимаете, — говорил Гусь, стоя на детском табурете и работая вязальными спицами, — я — гусь.
— Понимаю, — кивал я.